«Ромео и Джульетта», увертюра-фантазия на тему трагедии Шекспира, была первым обращением Чайковского к творчеству великого английского драматурга и открыла «шекспировскую линию» в творчестве композитора. Идея создания этой симфонической пьесы принадлежит Милию Балакиреву. По свидетельству друга Чайковского, Николая Кашкина, она возникла во время одной из майских прогулок 1869 года: «Балакирев, Чайковский и я были большими любителями длинных прогулок пешком и совершали их иногда вместе. Помнится, на одной из подобных прогулок Милий Алексеевич предложил Чайковскому план увертюры “Ромео и Джульетты”…» Балакирев не только предложил, но и расписал подробнейший план всего произведения, включая указания по изложению общей идеи, тематического материала, тонального плана и композиции будущего сочинения. Чайковский отнюдь не воспротивился столь детальному «инструктажу» Балакирева, и выполнил всё в точности. Одной из причин безропотности композитора можно назвать увлечение Чайковского певицей Дезире Арто, выпавшее как раз на время создания 1-й редакции увертюры. Сюжет Шекспира мгновенно нашёл отклик в душе композитора. Впоследствии, была создана 2-я редакция (1870) и затем, много позже – третья (1880), известная сейчас. В дальнейшем Чайковский намеревался написать на сюжет «Ромео и Джульетты» оперу. Однако замысел остался неосуществлённым. А увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта» на протяжении всей жизни композитора оставалась его любимейшим драматическим произведением. Свой единственный Концерт для скрипки с оркестром Петр Чайковский написал в 1878 году уже будучи знаменитым композитором, автором Первого фортепианного концерта, четырех симфоний и опер (в том числе оперы «Евгений Онегин»). Сразу не оцененный по достоинству, Скрипичный концерт в чем-то повторил судьбу Первого фортепианного. Сейчас трудно себе представить, что сочинение такой силы, выразительности и красоты не сразу нашло своего адресата и исполнителя. Сначала Чайковский решил написать Концерт для своего друга и ученика Иосифа Котека, затем из-за возникших разногласий предпочел ему знаменитого скрипача и педагога Леопольда Ауэра. Однако, увидев, что последний отложил его сочинение в «долгий ящик», посвятил свое детище скрипачу Адольфу Бродскому, который стал первым исполнителем Концерта в России и за рубежом и выдержал немалое сопротивление оркестрантов до исполнения и резко отрицательные отзывы критики после него. Полтора века назад главную сложность для исполнителя представляла чрезвычайная виртуозность Концерта. В наше время основная проблема заключается, скорее, в интерпретации, потому что предложить новое прочтение столь знаменитого и часто исполняемого произведения задача весьма и весьма непростая. «Симфонические танцы» (1940) – последнее крупное сочинение Рахманинова, написанное им в эмиграции в Америке, спустя четыре года после Третьей симфонии. Изначально произведение носило несколько иное название – «Фантастические танцы», а три части его были названы соответственно: «Полдень», «Сумерки, «Полночь». В окончательной версии Рахманинов изменил заглавие и отказался от каких-либо программных подзаголовков. О том, что «Симфонические танцы» – последняя исповедь композитора, говорит очень многое. Рахманинов как будто оглядывается назад, подводя итог собственного творческого пути. Так, в конце первой части (под колокольчики) проходит тема первой части ошельмованной на премьере Первой симфонии, на которую композитор после этого наложил исполнительский запрет. В третьей части – тема Dies irae («День гнева», средневековый католический хорал о Страшном суде), кочующая у Рахманинова из произведения в произведение, как Idee fix, и достигающая здесь своего апогея. А в самом конце, у альтов с малым барабаном, кульминация – слегка видоизменённая тема «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу» из «Благословен еси, Господи», 9-го номера Всенощного бдения, написанного Рахманиновым ещё в 1915 году. Из названия следует, что сочинение могло бы иметь балетную версию. В самом деле, Рахманинов переписывался с хореографом Михаилом Фокиным, обсуждая возможность создания сценической версии своего последнего опуса. Однако смерть Фокина в 1942 году помешала осуществлению этого замысла. |